Вихров толкнул локтем Мишу Казачка и, ломая кусты, широким прыжком махнул на дорогу.
— Бей!..
Он обрушил клинок на голову поручика. Тот ткнулся вперед, на секунду повис на поводьях и боком сполз на дорогу. Уланы кинулись к мосту. Но навстречу им ударил Харламов с бойцами.
— Отдай пику, пан! — страшным голосом гаркнул Харламов, подскочив к капралу.
Харламов перехватил клинок в зубы и, на скаку поймав пику, рванул ее на себя. С треском лопнул бушмат [31]. Капрал поднял руки.
Вдоль лесистых холмов, то едва слышно, то, когда поддувал ветер, накатываясь волной, потрескивали ружейные выстрелы. Там эскадрон Ладыгина вел бой с охранением укрепившегося противника.
Поткин стоял на опушке и, подняв локти, смотрел в бинокль. Вдали за рекой, в дрожащем солнечно-дымчатом мареве, раскрывалась заросшая лесом холмистая панорама деревни; и казалось, и холмы, и леса, и деревянная колокольня с почерневшим от старости куполом шевелились и двигались, стремясь подняться в ослепительно синее небо.
Поткин опустил бинокль и посмотрел влево, где в нескольких шагах от него сидели в тени Ушаков и квартирмейстер Гобаренко, недавно спасенный из плена.
— Ну как? — спросил Ушаков, перехватывая взгляд командира полка.
— Сильно укрепились, — сказал Поткин. — Здесь их так не возьмешь.
Ушаков поднялся, подошел к командиру. полка и, расставив ноги, тоже стал смотреть в бинокль.
— Что-то я не разберу, где у них окопы, — сказал он, пристально вглядываясь.
— У самой речки мельницу видишь? — спросил Поткин.
— Ну?
— Чуть повыше отдельное дерево видишь?
— Ну, ну?
— Вон там у них проволока и первая линия окопов… А теперь повыше и правее озера видишь, вроде чернеется? " — Вижу.
— То вторая линия.
— Та-ак… — протянул Ушаков. — Правильно Семен Михайлович говорил, что это не деникинский фронт. Без артиллерии их отсюда не выбить.
— Вот и я говорю.
Они помолчали.
— Товарищ комполка, начдив едет! — сказал Гобаненко, повертывая к Поткину свое крупное, в глубоких морщинах лицо.
Поткин оглянулся. Сворачивая между частыми стволами деревьев, из глубины леса ехал Морозов в сопровождении штабных ординарцев.
— Где комбриг? — спросил он, подъехав и поздоровавшись с командирами.
— Я за него, товарищ начдив, — сказал Поткин. — у комбрига опять рана открылась.
На длинном рябоватом лице Морозова появилось выражение неудовольствия.
— Опять из строя выбыл, — сказал он с досадой. — Я ж ему говорил, чудаку, что надо в госпиталь ложиться. Ну ладно, бригаду ты поведешь. Говори, что тут выглядел? — Морозов посмотрел в бинокль.
Поткин в двух словах доложил обстановку.
— Ну, это-то я сам знаю. Я на сосне сидел и все как есть видел. За деревней у них артиллерия, — сказал Морозов.
Он опустил бинокль и вынул из сумки карту.
Уточнив по карте обстановку, Морозов кратко изложил свое решение. С наступлением темноты вторая бригада с бронемашинами должна была наступать в пешем строю на южную окраину опорного пункта; первая под командой Поткина атаковывала деревню с севера в конном строю; третья поддерживала и развивала успех второй бригады. Основная задача сводилась к тому, чтобы, прорвав оборонительную полосу противника, выйти ему в тыл.
— Значит, так, — говорил Морозов. — Ты пока стон на месте, только броды сыщи, а как вторая бригада ворвется в окопы, я тебе сигнал дам ракетой… Смотрите, товарищи, действуйте по-буденновеки. Я сейчас получил сообщение, что шестая дивизия под Гайвороном вдребезги разнесла уланскую дивизию генерала Корницкого.
— Корницкого? — спросил Ушаков.
— Да. Семен Михайлович как-то говорил, что он служил у Корницкого унтер-офицером, когда тот командовал эскадроном… Пленные сообщают, что Корницкий хвалился привести Семена Михайловича в плен на веревке. А вот сам еле ноги унес…
Приказав Поткину немедленно выслать подводы за снарядами, Морозов поехал на свой наблюдательный пункт.
— Товарищ Гобаренко! — позвал Поткин, проводив взглядом Морозова.
— Я вас слушаю, товарищ комполка! — бойко откликнулся квартирмейстер.
Бодро ступая, он подошел к командиру полка.
— Помнишь станцию, что утром проезжали? — спросил Поткин.
— Как же не помнить, товарищ комполка? — улыбнулся Гобаренко. — Там еще бронепоезд стоял.
— Правильно. Сейчас туда прибыли огнелетучки. Бери двадцать бричек и гони за снарядами. Начдив приказал. Нажми на них как полагается, если будут мало давать. Ну, да ты это умеешь. — Поткин взглянул на часы. — Пять часов, — сказал он. — Надо тебе дотемна возвратиться. Пойдем в наступление.
— Разрешите мне взять с собой командира хозвзвода? — попросил Гобаренко.
— Захарова? А на что он тебе?
— Вдвоем удобнее, товарищ комполка.
— Ну ладно, бери. Только, смотри, быстрей ворочайтесь.
— Слушаю, товарищ комполка. Не извольте беспокоиться, все будет в полном порядке. — Гобаренко лихо откозырял и, повернувшись к опушке леса, где стояли коноводы, весело крикнул: — Сидоркин, коня!
Лес глухо шумел. Легкий ветер медленной волной пробегая но вершинам деревьев, и тогда солнце, проникая сквозь ветви, играло лучами на молодой ярко-зеленой траве. Со стороны реки продолжали потрескивать ружейные выстрелы.
Маринка, Дуська и Сашенька лежали подле санитар-явй линейки и, сблизив золотистую, черную и русую голо-вдо, тихо беседовали. Поодаль вокруг деревьев стояли под-мдаанньш лошади, сидели и лежали бойцы первой бригады.
— Ты, Дуся, не обижайся, а я всегда буду тебя поправлять, — прикусывая травинку, говорила Сашенька. — Эта уяе у меня привычка такая.
Дуська сморщила носик. — А не все ли равно, как говорить? — с досадой ска-вала она.
— Если б было все равно, то ученые не писали бы книг, — заметила Сашенька.
— Ну, то ученые, а мы не ученые. Нам и так ладно…
— Как тебе не стыдно, Дуська? — вспылила Маринка, вскинув на подругу красивые сердитые глаза. Ее мальчишеское лицо покраснело. — Саша-то тебе добра желает, а ты еще задаешься!
— Слова не скажи — все не так.
— Вот, и хорошо, что поправляет. Потом сама спасибо скажешь.
— Ну ладно! — Дуська улыбнулась. — Правильно говоришь. Я ведь просто так, поспорить люблю… Ты, Саша, не серчай на меня… Девушки, а я вам и не сказала: Сачков-то вчера мне предложение сделал.
— Ну?! — в один голос вскрикнули Маринка и Сашенька.
— Ага! Приходит это, знаешь, сапоги начистил. «Позвольте, — говорит, — Авдотья Семеновна, с вами объясниться…» Постой, что-то он тут чудное загнул?.. Нуте-ка. Нет, из головы вон — забыла… Ну в общем насчет каких-то уз все толковал.
— А ты что? — спросила Маринка.
— Я? Завернулась и пошла.
— Повернулась, — машинально поправила Сашенька.
— Ну, повернулась. И пошла, ни слова не сказав. Ну его к лешему! Не люблю маленьких мужиков. По мне хоть дурак, а только чтоб большой… Правду сказать, они, большие, все какие-то чудаки…
— Значит, по-твоему, и Дерпа чудак!
— Ну что ты! Только уж больно простой. Даве зашел в околоток. Я чай с сухой малиной пила. «Чего пьешь?» — «Чай с малиной. Хочу вырасти побольше. Малина-то для росту очень даже помогает». А он: «Ну? Что ты говоришь! А я и не знал!»
— Девушки, глядите, вот наши из разведки вернулись, — сказала Маринка, приподнимаясь и глядя в глубь леса, где мелькали между деревьями всадники.
— Кто приехал? — спросила Сашенька.
— Второй эскадрон… Вон Ладыгин едет, — показала
Маринка.
— А вот и Вихров! — подхватила Дуська, искоса пытливо глядя на Сашеньку. — Обожаю Вихрова! — умышленно громко проговорила она. — Вот это парень! Присушил он мое сердце. Пропала я, девушки!
— Ты вчера говорила, что Дерпу любишь, — сказала Маринка.
— И его люблю. И Вихрова. Да я их всех люблю! Нет, Тюрина не люблю, — она вызывающе взглянула на Сашеньку. — А так всех обожаю.
— В таком случае, Дуся, ты еще никого по-настоящему не любила, — заметила Сашенька. — Любить можно только одного человека.
— Значит, ты, Саша, считаешь, что всех любить плохо?
— Как любить… Людей вообще надо любить… хороших.
— А что, по-твоему, самое плохое на свете? — помолчав, спросила Дуська.
— Самое плохое разочароваться в человеке, в которого веришь, — отвечая на собственную мысль, тихо ответила Сашенька.
Дуська стремительно вскочила и, приоткрыв рот, уставилась в гущу леса, где, видно было, подошедший эскадрон располагался на отдых.
— Девушки, а ну глядите, кто это там весь обвязанный ходит? — всполошилась она. — Ой, мамыньки! Так это ж Сачков! Ахти мне! Он! Точно он! Башка-то как есть вся обвязанная. И как это его угораздило, старого черта? Ах ты, бедненький мой, желанный!
